Петр Щербаков
Пётр Щербаков не был избалован вниманием прессы и кинокритики. Большинство статей о нём появились уже после смерти артиста, а при жизни, если и приходилось отвечать на дежурные вопросы корреспондентов, то Пётр Иванович отделывался немногословными, стандартными ответами.
Сказать просто что он родился в рабочей семье – было бы неверно. Потому что его отец был в числе двадцатипятитысячников, которые в тридцатые годы подобно шолоховскому Семёну Давыдову поднимали целину. За это в начале войны его семья попала в “чёрные списки” и, оказавшись в оккупации, чудом спаслась от карателей. После войны отец работал на ЗИЛе, куда со временем пришёл и Пётр. Работал в конструкторском бюро штамповочно-механического цеха, а вечерами учился в автомеханическом техникуме. Спал по три-четыре часа в сутки, голова кружилась от недоедания. Тем не менее, диплом получил с отличием и без экзаменов перешёл во втуз.
У Петра было три старших сестры. Одна из них, Шура, привела его за руку в клуб Московского автозавода, даже не подозревая, чем это может кончиться. А кончилось это для Петра проблемой выбора: сцена или диплом инженера. Всё решил случай. Однажды летом, гуляя, он наткнулся на ГИТИС имени Луначарского, о местонахождении которого раньше понятия не имел. Зашёл. Встретил кого-то из педагогов и заявил: “Пусть ваши специалисты меня посмотрят. Если для театра не гожусь, так и скажите. Я не Катерина, в Волгу не брошусь!”
Как ни странно, собрали комиссию. Щербаков привёл партнёршу из клуба, с которой разыграл сцену у фонтана из “Бориса Годунова”, и его взяли. Но так как ГИТИС набирал в тот год только на режиссёрский факультет, Петру предложили поступить сразу на второй курс. Но с непременным условием – сдать экзамены за первый курс в течение полугода.
Вместе с ним на тех же условиях на актёрский факультет приняли ещё двух весёлых и более юных пареньков – Борю Владимирова и Вадика Тонкова, впоследствии прославившихся на всю страну как Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. Втроём они в поте лица грызли гранит театральных наук, сдавая бесконечные экзамены и зачёты. В течение года они почти не разлучались: вместе занимались, обедали, готовили этюды и отрывки. Мама Тонкова решила помочь им с французским, а потом очень смеялась над их произношением, которое было весьма далеко до совершенства. Но старания друзей увенчались каким-никаким, но всё же успехом, и они благополучно перевалили на следующий семестр. Правда тут их оставила художественный руководитель курса, великий педагог Ольга Ивановна Пыжова – она перешла во ВГИК, взяв с собой любимую студентку Надю Румянцеву. Откололся и Борис Владимиров – его не оставляла мечта о режиссуре, и он перевёлся на факультет к Юрию Завадскому. А Пётр Щербаков, доучившись до конца, отправился на три года в Германию, в знаменитый театр группы Советских войск, где прошёл “первые университеты” сценического искусства.
С 1958 года Пётр Щербаков – актёр “Современника”. Вот опять же, одна строчка из энциклопедии, а сколько за ней стоит! Что такое театр “Современник” для московской интеллигенции тех лет? Это символ, это отдушина, это клуб, где собирались прогрессивные писатели, поэты, художники. Это бесконечные споры, горячие обсуждения. Это первый опыт самоуправления, когда театром руководили не чиновники, а сами артисты, и зарплату распределяли именно они – в зависимости от того, кто сколько времени отдаёт сцене. (К кинематографу в “Современнике” одно время относились прохладно). Щербаков не только оказался в гуще всех этих событий, но и принял в них самое деятельное участие – он возглавил парторганизацию театра. Об этой стороне его жизни хорошо написал в своей книге Вадим Тонков: “Пётр был вечный секретарь сначала комсомольских, а потом и партийных организаций: и на ЗИЛе, и в ГИТИСе, и в “Современнике”, и во МХАТе. Он внешне и внутренне, казалось, был рождён для этой роли. Во всём “положительный герой”, такое впечатление, что он сошёл с плаката, которых в то время было хоть пруд пруди. Но сколько же раздоров и распрей происходило в нём. Мы часто говорили с ним на тему несогласованности его жизни, я видел, как он мучается своей ролью, но терпит, поскольку понимает, что лучше он, потому что он добр и мягок к людям, лучше он, потому что он искренен и справедлив, лучше он, потому что у него есть честь и совесть, лучше он, потому что он не делал из своих партийных обязанностей дешёвую карьеру…”
Для “Современника” Пётр Иванович на своём посту делал очень много. Одному Богу известно, как он находил общий язык с партийными чиновниками, но факт остаётся фактом – театр, который не любили, который постоянно был в опале, продолжал работать. И даже ездил на гастроли. Однажды “Современник” собрался в Швецию, но накануне отъезда руководителей театра и Щербакова в том числе вызвали в министерство культуры, где заявили, что трое актёров на гастроли вылететь не могут. “Как хотите, на вы должны срочно заменить их кем-нибудь другим”. Срочно – значит, за ночь. Последнее слово – за секретарём парторганизации. Щербаков понимает всю абсурдность ситуации, а главное, осознаёт, что нельзя пойти против собственной совести и вопреки желанию труппы. И театр, теряя деньги и престиж заграничного турне, остаётся в Москве. А наутро по радио раздаётся бодрый голос диктора: “Сегодня театр “Современник” вылетел на гастроли в Швецию…”
Конечно, были доносы, и, конечно, Пётр Иванович должен был на них реагировать. Но никто этого не чувствовал, не ощущал. Он ничего не делал для себя, и даже в новую квартиру переехал к пятидесяти годам, а до этого жил с мамой и сёстрами. Пётр Иванович был удивительным и неповторимым на этой должности. Поэтому он занял её и во МХАТе, когда восьмидесятилетняя Ангелина Степанова сложила с себя все полномочия. Галина Волчек не отпускала Щербакова. Она звонила его жене и говорила: “Валя, не дайте ему перейти! Поймите, что МХАТу нужен парторг Щербаков, а не артист! Пусть он сам это поймёт!” Но Пётр Иванович не смог отказать Ефремову. Тем более, что во МХАТе служил Евстигнеев.
На сцене “Современника” Пётр Щербаков сыграл лучшие свои роли, может, не все достойные его таланта – но такова профессия. Любое предложение было для него счастьем, и он окунался в новую пьесу с необычайным волнением. Для многих стало откровением, как он сыграл безногого Киндю в спектакле “Без креста”: на убогой дощечке с колёсиками – только могучее тело и руки. В послевоенные годы таких инвалидов в России было много. Свидетелям никогда не забыть трагедии, разыгравшейся на Рогожском рынке, куда однажды зачем-то привезли пленных немцев. Как их лупили калеки, кто чем! И Щербаков чувствовал, что его Киндя – один из них, он видел этих людей, общался с ними в госпитале, где работала его сестра. Он очень любил эту роль. Она не походила на тех здоровых, лучистых, крепких парней – рабочих, матросов, солдат – которых он играл десятками. А с возрастом Пётр Иванович перешёл на чиновников. Но и здесь за счёт каких-то неведомых, внутренних чёрточек, штрижков, Пётр Щербаков делал всех этих секретарей обкомов и райкомов совершенно разными: кто-то был более воинственным, кто-то – трусливым, кто-то – принципиальным.
А после каждой премьеры – неизменный сбор у него дома. Выпивка, закуска, песни, споры, розыгрыши. Умение радоваться – это особая черта, присущая тому поколению. Любой праздник Пётр Иванович хотел сделать волшебным, на Новый год придумывал всевозможные шарады, сюрпризы, всем приглашённым делал подарки – пусть не ахти какие, но всё же. Бедно жили, но веселиться умели от души. Всегда радушный, открытый, улыбчивый, он умел объединить вокруг себя самых разных людей, и никто не чувствовал себя обделённым его вниманием. Его дом притягивал. И не только радушием хозяина. Все знали, что Пётр Иванович умеет вкусно приготовить, накрыть стол и вообще всё со вкусом обставить. На гастроли – кто с кипятильником, кто с консервами, а он срывается и кричит: “Всё! Надоело! Что мы едим? Пойду на рынок…” – “Петя? Ты что, не понимаешь ситуации? Мы же в Румынии, нас сдесь не любят! А на рынке как увидят твою простецкую морду, сразу обвесят и обсчитают!..” Останавливать бесполезно. Вернулся без копейки, но счастлив безмерно. “Ну что, доволен?” – “Доволен. Вот картошечка, лучок, сейчас пожарим сальца и попируем” – и режет всё это, как поэт. На запах сбежались нянечки со всей гостиницы.
Все, знавшие Петра Ивановича близко, отмечают его необычайную доброжелательность и открытость. Кто-то сравнивает его с молодым Борисом Андреевым, кто-то, не смущаясь, называет настоящим русским богатырём, иные рассказывают о пристрастии Щербакова к поэзии и восхищаются его знанием множества стихов. Зачастую, знакомство с ним открывало самые неожиданные стороны его души. На съёмках картины “И жизнь, и слёзы, и любовь”, где Пётр Иванович сыграл директора дома престарелых Федота Федотыча, все вдруг увидели двух совершенно разных Щербаковых: один – в образе – хмурый и бездушный чиновник, который в жителях дома видел только “контингент”, другой – сам актёр – обаятельный и душевный человек, который с такой заботой ухаживал за коллегами старшего поколения, что они не чаяли в нём души, особенно легендарный Мартинсон.
Сам Пётр Иванович своих друзей любил безгранично. Замечательный актёр Владимир Земляникин, друживший с ним с юности, поведал как-то такую историю: “Помню, я переезжал с Солянки на Авиамоторную, и Петя помогал мне перевозить вещи. Потом отметили это дело и разошлись по делам. Вечером иду домой, захожу в подъезд и вижу толпу людей у лифта. А сам лифт ездит вверх-вниз, вверх-вниз. Не останавливается ни на первом, ни на последнем этажах. Я кричу: “Эй, кто там?! Ну остановись ты в конце концов! Люди же стоят!” Слышим – лифт остановился, и вдруг раздаётся Петин голос: “Володя!” Я бегу наверх и вижу такую картину. Двери лифта открыты, на полу сидит Петя с бутылкой пива и говорит: “Я соскучился… И, представляешь, забыл, где ты живёшь!…”.
Пётр Иванович был замечательным семьянином. Его первая жена, Нина, умерла, когда их сын был ещё младенцем. С двух лет Андрюшу воспитывала Валентина Ивановна, став ему настоящей мамой. Пётр Иванович старался не расставаться с ними никогда, по возможности возил с собой на съёмки, и в минуты, когда он играл с сыном, многие по-настоящему понимали: вот он – отец!
Андрей вырос, решил стать театральным режиссёром. Друг семьи, актриса Алла Покровская говорила ему: “Андрюша, посмотри на себя – метр девяносто пять, красивый, статный! Ну что тебе дался этот постановочный факультет?! Иди на актёрский!” И он поступил в студию МХАТ к Олегу Табакову. Но на втором курсе сорвался с места и уехал с друзьями-циркачами в Америку и довольно успешно работает на Бродвее.
В 1992 году вышли на экраны сразу три фильма с участием Петра Щербакова и телесериал “Сыщик Петербургской полиции”.
Мама Петра Ивановича умерла через год, ей было 93 года.
На годовщину со дня смерти актёра домой к Валентине Ивановне пришли только близкие друзья. Из МХАТа не пришёл никто. Из “Современника” – один Земляникин.
Сёстры Петра Ивановича живы-здоровы, постоянно перезваниваются с его вдовой. Сын Андрей зовёт Валентину Ивановну в Штаты насовсем, но она заверяет, что не уедет – здесь дом, родные, могилка мужа.
На даче Щербаковых растёт большая, красивая русская берёза. Пётр Иванович выбрал давным-давно этот участок именно из-за неё. После его ухода рядом с этой берёзой выросло ещё шесть…
